Актер Евгений Стычкин с недавних пор плавно мигрирует в режиссерское кресло, пока, правда, не покидая кадра. Драма «Цикады» о том, как молодым тяжело искать любовь в мире, полном насилия, и какими трагедиями это оборачивается — его третья режиссерская работа. Для рубрики «Главный герой» Евгений порассуждал о работе с юными актерами, конфликтах отцов и детей, умении любить и том, почему он всегда за равноправие.
Евгений Стычкин (1974) — российский актер и режиссер театра и кино. Родился и вырос в творческой московской семье: отец — переводчик-синхронист Алексей Стычкин, мать — балерина, бывшая солистка Большого театра Ксения Рябинкина, тетя — также балерина Елена Рябинкина, крестный — актер Анатолий Ромашин. Окончил ВГИК (курс Армена Джигарханяна и Альберта Филозова). Дебютировал в театре клоунады Терезы Дуровой в 1994 году. Затем работал в Театре Луны, Театре им. Моссовета, Театре им. Вахтангова. В кино впервые появился в 1993 году в драме «Пчелка». На его счету более ста актерских работ, среди которых — фильмы «От 180 и выше», «Пушкин: Последняя дуэль», «День выборов», франшиза «Гоголь» и сериалы «Бесы», «Вне себя», «Троцкий», «Просто представь, что мы знаем». Как режиссер снял сериалы «Контакт», «Нулевой пациент» и «Цикады», впереди его новая работа в этом качестве — сериал «Олимпиада».
О режиссерском опыте и одновременной работе в кадре
«Цикады» — третья моя режиссерская работа. На очереди уже четвертая — сериал «Олимпиада», но о нем позже. Ну, и это вторая работа, где я и в кадре, и в кресле режиссера. Впрочем, в сериале «Контакт» актерская часть весьма скромная — я там просто сижу в автобусе в предпоследнем кадре. Как Эльдар Рязанов, который постоянно тоже где-то спал в кадре. Вот и я так же. Ну, или Тинто Брасс, который тоже появлялся в своих картинах.
Совмещать сложно. В первый раз, в «Нулевом пациенте», было спокойнее — все-таки моим оператором и сорежиссером был Сергей Трофимов, и я понимал, что в тот момент, когда я кадре, он зорко следит за всем, что я делаю. Дальше в «Цикадах», конечно, было ответственнее, потому что уже я истина в последней станции, мне никто не поможет, не поправит.
Но каким-то невероятным образом в тот момент, когда я режиссирую, все мои актерские амбиции уходят на второй план. Главной опасности, которая бывает, когда режиссер одновременно себя сам снимает, избегаю: не начинаю собой любоваться и на себя выстраивать мизансцены. Наоборот, мне почти любой другой артист интереснее, чем я, и поэтому я его рассматриваю внимательнее. И за меня работает просто ремесло. Я снялся действительно в большом количестве картин, так что, помимо мозолей, ремесло стало работать за меня.
О равноправии дома и патриархате на съемках
В «Цикадах» мы впервые с Олей (Сутуловой, женой Стычкина — Прим. ред.) оказываемся в ситуации, когда она в кадре, а я режиссирую. Я был приятно удивлен тем, что Оля, будучи в общем совершенно самостоятельной и довольно свободолюбивой, в этой конструкции абсолютно субординированная. Она просто хорошая, опытная, очень интересная актриса. Безусловно, я хотел бы еще с Олей поработать как с артисткой. Ну, и плюс у нас семья не очень патриархальная, там как раз равноправие, а на площадке — жесткая патриархальная конструкция, чистейшее подчинение и субординация. Очень удобно.
О новом поколении
Новое поколение уже есть. Я очень, очень доволен ансамблем в «Цикадах». Эти и, конечно, другие подобные им артисты формируют сегодня плеяду нового российского кинематографа. Она очень отличается. Если взять поколение Михаила Ульянова, Михаила Козакова, других мастодонтов, с которыми мне посчастливилось работать, то это люди, маниакально влюбленные в профессию, крайне серьезно к ней относившиеся и ставившие ее выше всего остального — выше быта, личных достижений, даже выше заработка. За ними был набор артистов, скажем, моего и чуть более старшего поколения, которые стали ориентироваться на западную конструкцию «карьера — агенты — роли — деньги». Попытки ориентироваться на разные практики в итоге позволили выкристаллизоваться новому виду российского артиста, такой комбинации предыдущих. С одной стороны, нынешние ребята очень профессиональные и сосредоточены на карьере и ее результатах, а с другой — очень в хорошем смысле зацикленные на профессии, как поколения до них. При этом они не зашорены, они куда образованнее и свободнее. С ними безумно интересно работать.
Я уже говорил, что на площадке царит жесткая субординация, иерархия, но с ребятами все это подкреплено аргументами и их доверием. Если в своих объяснениях я доказателен, если то, что я предлагаю, интереснее, чем то, что они сами себе придумали, это рождает доверие и желание подчиниться. И тогда я могу использовать право требовать, особенно с любимыми прекрасными артистами. Я что-то объяснял, и они были счастливы, и мы сыграли три сцены, а теперь они спрашивают что-то, а у меня уже нет ни сил, ни времени ничего объяснять, и я говорю: «Всё, мозги мне не конопатить, просто вот так сделали, и я уверен, что будет прекрасно». И все работает, если есть определенный кредит доверия. Но злоупотреблять этим нельзя.
Про работу со старшим поколением
Мой опыт в какой-то степени похож на спорт, когда постепенно повышаешь вес, дистанцию, нагрузки. «Олимпиада» для меня — очередной рубеж. Я сначала снимал материал более простой, потом сделали с Серёжей «Нулевого пациента» — было трудно и много работы, но нас было двое. В «Цикадах» попробовал работу и с подростками, и со взрослыми, но уже один. Ну а с «Олимпиадой», конечно, совсем жесть, потому что тут и прекрасные, восхитительные монстры, артисты-глыбы, и сама тема своей глобальностью пугает.
На самом деле, артист же не очень взрослеет. Степень самоуверенности после третьей, четвертой картин, может быть, иногда даже больше, чем после двадцати пяти и трех государственных премий. При этом какой-нибудь совершенно умопомрачительный, талантливый, глубочайший Юрий Стоянов, который играет у меня Брежнева, делает это сразу прекрасно. Его работа не требует почти никаких коррекций, только очень аккуратных прикосновений. Но, когда ты вдруг приходишь к нему и хочешь кардинально что-то поменять, у него не вызывает это никакого отторжения. Наоборот, ему интересно, потому что он чувствует за собой огромную силу, и когда он распределился там, где ему удобно, ему хочется попробовать выйти из рамок этого удобства и собственных актерских наработок и сделать что-то, что ему раньше в голову не пришло.
О подростках, насилии и умении любить
Мне в целом очень интересно говорить о том, до какой степени трудно в первую очередь молодому человеку остаться человеком и как-то себя собрать, когда единственный ответ, который выбирает общество, — это насилие. На любом уровне — внутри семьи, социума, школы или любовных отношений, малое и большое, вербальное и физическое.
Когда мне, для того чтобы что-то получить, нужно проявить агрессию (неважно, тебя обманул продавец, или ты не договорился о парковке, или в момент подписания контракта с потенциальным работодателем) и нужно использовать рычаги, которые являются мягким или жестким, но насилием, я всегда вместо удовлетворения испытываю какое-то разочарование, если не гадливость. Потому мне и интересно поговорить о том, как трудно в этих ситуациях молодым и как они, несмотря на все, сохраняют совершенно нормальное и человеческое желание любить и быть любимыми.
Моя юность пришлась на период перестройки, когда в обществе был глобальный пересмотр всего. При меньшем понимании, куда все катится, у нас было ощущение, что проявление насилия не есть система, а скорее, это случайности и протуберанцы, ведь будущее может быть каким угодно. Со временем насилие будто стало частью схемы существования, но я вижу также, что нынешним детям куда интереснее выходить за рамки предложенной задачи. Они хотят ее решать, не используя предложенное книжкой уравнение, а когда сталкиваются с препятствиями, то порой случаются трагедии, подобные шутингам в школе.
Я правда верю, что победит любовь. Банальные, смешные кому-то постулаты, но я правда в них верю с детства. Мне всегда кажется, что я все разрулю, все поправлю, всем помогу и со всем справлюсь. И даже в юности, даже вот в эти там 14–15 лет были короткие вспышки страха, не знаю, отчаяния, но они моментально проходили. Мне правда очень и очень повезло уметь любить.
О том, как понять, что взрослый — это ты
Когда мне было 24 года, у меня не стало отца. До этого я был совершеннейшим ребенком, притом что с 17 лет активно работал, снимался в кино, сам себя содержал, жил в отдельной квартире и так далее. Но при этом было ощущение, что я не являюсь последней инстанцией, не являюсь ответственным даже за собственные решения. Потому что если я принимаю хорошее решение, то это я молодец, а если я принимаю хреновое решение, то папа мог бы меня вообще-то предупредить, подсказать, объяснить, остановить. А раз уж я их принял, то он теоретически может это разрулить. Не то чтобы я прибегал к этой помощи, это просто было в голове. А когда его не стало, я вдруг стал вот этой последней инстанцией. И с этого момента понял, что я взрослый. При этом у меня уже была дочь, но мы не жили вместе. Ее появление не сделало меня взрослым, а когда папы не стало, я буквально за год переобулся, женился, и у меня начали регулярно рождаться прекрасные дети.
Как заставить подростков говорить твоим голосом
Нет чего-то такого, что в молодых людях мне было бы критически непонятно. Я думаю, что все равно то, что я пытаюсь рассказать, — это не мое серьезное психологическое исследование, построенное на многолетней работе как социолога, а личное переживание, положенное на их материал. Поэтому, например, у меня в кино мало современной, молодежной музыки. У меня нет попытки заставить их говорить каким-то особенно выделяющимся, молодежным языком. Это мой рассказ, это мое представление, это даже музыка моя. Она иногда блистательным композитором Дашей Чарушей чуть-чуть специально переосмысляется в сторону более минорного звучания изначально мажорной «моей» музыки. Но это все равно взгляд уже взрослого дяденьки на молодых людей. О том, как им хорошо или плохо, почему я за них боюсь и как бы мне хотелось, чтобы у них все было хорошо.
Что Евгений Стычкин смотрит и вам советует
Тот случай, когда перед тобой не просто гениальное кино о любви и дружбе, но и выдающийся стиль, который сам по себе имеет право быть содержанием.
Пол Ньюман и Роберт Редфорд шикарные. Вообще, и «Аферу», и «Касабланку» когда-то мне показал папа, и поэтому они с папой у меня связаны. Стиль, манера говорить, произношение и вся моя любовь к американскому и английскому кинематографу (в первую очередь американскому) основаны в том числе и на воспоминаниях о папе. А пара Роберта Редфорда и Пола Ньюмана — просто нереальный идеал дружбы и при этом легкости.
Это не с Пирсом Броснаном кино, а снятое в 1968 году со Стивом Маккуином в главной роли. Совершенно убойная вещь. И опять же какой стиль!
Я ненавижу слово «референс», потому что, мне кажется, мышление, построенное на них, особенно в области искусства, опасно и неприемлемо, но мне кажется, что для меня «Еще по одной» близок к этому термину. Даже не так — для меня это своего рода эстетический ориентир, камертон, при этом без попытки ему подражать. Короче говоря, это совершеннейшее чудо, о котором просто замечательно знать.
Этот мини-сериал BBC я смотрел очень давно, но во мне до сих пор живы воспоминания о том, какие же там блистательные актерские работы. Представляете, уже не воспроизведу его подробности, да и для многих зрителей он вышел почти незаметно, но прекрасно помню, что там восхитительно играет Робби Колтрейн.
Автор: Григорий Туманов
Фото: Виктор Юльев
Стилист: Валерия Кулинич
Визажист: Алексей Радченко
Редакция выражает благодарность бутик-отелю DOM за предоставленную площадку для съемки
